Неожиданно меня навестила златокосая Оля. Она принесла книгу.
- Вот мама тебе прислала. Говорит, интересная. Сама я не читала. Что я – дура? Тут, наверное, тыща страниц! Еще мать просила никому не говорить, что это я принесла...
Книга оказалась «Тремя мушкетерами»! Жизнь преобразилась. Она наполнилась отвагой и риском, блеском шпаг и острот. Словесные дуэли были стремительными, как фехтование. Запутанные, смертельно опасные интриги разрушались благородным умом Атоса, изощренным – Арамиса, ловкостью д’Артаньяна, силой Портоса и храбростью всех четверых.
Из сердца уходил страх, уступая место веселой надежде, что жизнь – игра, в которой благородство, смелость и верность всегда побеждают.
Надежда опять исчезла вмиг. Ночью нас разбудил бешеный стук кнутовища по ставне:
- Выходите! Выходите!
Я проснулась с колотящимся сердцем и ощутила плечом, что так же оно колотится и у матери.
читать дальше- Вставайте! Шесть часов! Все – на выборы!
Кнутовище уже стучало по соседним ставням:
- Шесть часов! Все – на выборы! Збирательный участок!
Мать осторожно перевела дыхание:
- Идиоты! Хорошо, что я лишенка и не надо участвовать в этой комедии...
Она повернулась на бок. Я лежала тихо. Стук и голоса удалялись.
Шесть часов утра... А темно, как ночью. Вот тебе и отвага! Испугалась до липкого пота. Ладно, пусть я – трусиха... но мама... ей-то смелости не занимать! А сердце у нее тоже колотилось. Нет, эта жизнь – не игра, совсем не игра! Можно быть благородным и смелым, а ничего не выиграть... Почему? Потому, что мы – безоружны! – вдруг осенило меня. У нас нет ни шпаг, ни пистолетов... Пистолеты – у н и х, у голубых фуражек, о н и всегда вооружены. И о н и не признают правил благородной игры. Голубые фуражки не в ы б и в а ю т шпагу из рук противника в равной схватке, а нападают на безоружных ночью, как бандиты, и вытаскивают из постелей. Что может безоружный, раздетый человек против двух-трех вооруженных? Допустим, плюнуть им в лицо и храбро умереть. Но если у человека остается дочь... или уводят на глазах мать... отца? И нет коня, чтобы вскочить на него, прорвать кольцо врагов и кликнуть верных друзей на помощь? Что тогда?
Тогда в сердце заползает страх... Но разве в нападении на безоружного есть хоть гран смелости? О н и еще хуже трусливы. О н и подлы. Страх и подлость, подлость и страх, и нет от них спасения в наше время. В то время, когда я живу...
Днем я читала дальше о головокружительных приключениях храбрецов-мушкетеров, и малая толика веселой надежды зарождалась вновь.
(Нелли Морозова. Мое пристрастие к Диккенсу).
Книжка свалилась мне на голову буквально из ниоткуда; из разряда - "увидите - хватайте". Семейная хроника одной интересной семьи с судьбой местами нетипичной, местами типичной, увиденной глазами школьницы тридцатых годов. Не про ужасы сталинской эпохи, хотя и про них, и, конечно, не только про Диккенса,
хотя и про него...и про него...
Однажды я почти миновала злополучный палисадник и уже поздравляла себя с удачей, тем более что позади слышались чьи-то одинокие шаги, как вдруг – удар в голову! – и меня засыпало какой-то дрянью. Она набилась в глаза, рот, нос, уши. Последовал знакомый вопль:
- Троцкистка! Что – съела?! Вкусно? Троц-кис-тка!
Ослепленная, я не могла сделать ни шагу и стала протирать глаза слюной.
Это была зола, завернутая в газетный ком.
Неожиданно вопли смолкли, и в тишине раздался треск раскалываемого арбуза. Я оглянулась. Тот, чьи шаги я слышала, - мальчик лет пятнадцати, схватив за шиворот двух моих врагов, колотил их головам друг о дружку. Ослепив меня и уверовав в свою безнаказанность, мальчишки, наконец, высунулись из палисадника. И теперь орали дурным голосом.
Я хотела было поблагодарить моего заступника, но, представив свои пыльные волосы и грязные ручьи на щеках, пустилась наутек.
Матери сказала, что свалилась в канаву. Она молча поставила таз с водой на мангал.
Я знала, где искать утешения, и сразу открыла нужную страницу:
«...Насильно сорвать ночной колпак со лба человека и водрузить его на голову неизвестному джентльмену неопрятной внешности – такой остроумный поступок, как бы он ни был оригинален сам по себе, относится бесспорно к разряду тех, которые именуются издевательством...»
Еще бы! А как в таком случае назвать комок газеты, набитый золой и запущенный тебе в голову?
«...мистер Пиквик, отнюдь не предупреждая о своем намерении, энергически спрыгнул с постели и нанес Зефиру такой ловкий удар в грудь, что в значительной мере лишил его той легкости дыхания, которая связывается иногда с именем Зефира; после сего, снова завладев своим ночным колпаком, он смело принял оборонительную позицию.
- А теперь выходите оба... оба!..»
Обидчик мистера Пиквика нагло плясал у него перед носом в тюремной камере. Мои – трусливо прятались в кустах.
«После такого смелого приглашения достойный джентльмен придал своим кулакам вращательное движение, дабы устрашить противников научными приемами».
Я расхохоталась. В сотый раз испытываемое удовольствие от храбрости старого друга слилось со сладостным звуком раскалываемого арбуза. Жаль, я не разглядела лица моего благородного заступника... Отныне я мысленно называла его только так. И склонна называть до сих пор.