Еще один объемисто-увесистый опыт в жанре рассказа по картинкам, и еще одна ностальгия по хорошим советским сериалам. В данном случае это "Вход в лабиринт", по "Лекарству против страха" братьев Вайнеров - можно сказать, что вместе с "Визитом к Минотавру" они составляют полновесную дилогию. Впечатление в свое время было огромное, и до сих пор наслаждение от хорошо сделанной работы меня сопровождает каждый раз, как смотрю - включая сам прием с "историческим" и "реальным" планом повествования. Заодно - не претендуя на "разоблачение" легенды - я попробую свести сюда и то, что удалось мне накопать по исторической фигуре знаменитого медика, философа и странника. Так что сейчас будет, наверное, полный fusion - слова, в большинстве своем, из книги, картинки из фильма, комментарии из биографических (надо сразу заметить, скудных и противоречивых) сведений, и лабиринт расходящихся тропок, могу пообещать, будет извилистым - Парацельс сам по себе персонаж архетипичнейший и легендарнейший, получил в нашей словесности, наверное, самое четкое легендарное воплощение, и понаблюдать за этим процессом мне было довольно интересно...
Подобно листьям осенним, сорванным ветром, кружатся и пропадают во тьме времен годы. Ты идешь, лекарь, сквозь людские страдания, ниспосланные Богом, природой, человеческим невежеством. Жадно открытыми глазами смотришь на мир, учишься искусству врачевания сам, учишь других... Ты убеждаешься, что чтение книг еще не создает врача – врача создает только практика...
читать дальше
- Ты дворянин, ты молод и здоров. Почему бы тебе не заняться дворянским делом: поступить в армию, разбогатеть и обойти походами мир?
- Мой батюшка, благородный Вильгельм Гогенгейм, повторял мне неустанно, что убивать людей – грех, убивать за деньги – двойной грех, а быть убитым за нищие солдатские талеры – двойной грех и тройная глупость... Мне кажется, что Господь направляет меня исцелять людей, а не убивать их.
Юный абитуриент с полным правом мог бы еще указать, что продолжает семейную династию медиков. Его отец, Вильгельм Бомбаст фон Гогенгейм, занимал должность лиценциата медицины в швейцарском городке Айнзидельне (позже – городского врача в Виллахе) и получил академическое образование – окончил Тюбингенский университет. Мать его была, по одним сведениям – свечницей, по другим – надзирательницей бенедектинского монастыря в Эйнзидельне. Рассказывают, что во время тяжелых родов ее пришлось чуть ли не «разрезать на четыре части» - если это правда, то даже своим появлением на свет Теофраст фон Гогенгейм был обязан медицине... (как и герой из «реального» измерения повести Вайнеров, Лыжин, который впоследствии, в порядке реактивного состояния, будет считать себя Парацельсом!)
- Я предупредил: ты избрал негожее для дворянина ремесло лекаря, ибо профессия эта трудна, непочтенна и бедна. Ты хорошо подумал?
- Монсиньор, я не боюсь труда, поскольку я не из тонкой материи – на моей земле люди выходят не из шелкопрядильни. Почет своей профессии человек должен создать сам неутомимым трудом и искусным исцелением страждущих. И бедность меня не страшит, потому что взращен я не на плодах смоковниц, не на меду и сдобных хлебах, но на сыре, молоке и ржаных лепешках.
Точную дату рождения Парацельса так и не установили (историки не могут даже определиться, был это 1493 или 1494 год), но большинство склоняется к тому, что это произошло в начале ноября 1493 года (8-го, по Вайнерам, 10-го, то есть 516 лет назад, или 14-го – на выбор). Филиппом его назвали при крещении, и святого Филиппа он считал своим покровителем, имя Ауреол, «золотой», появляется только в поздних изданиях его трудов, Теофрастом, как утверждал он сам, его тоже назвали при крещении, не исключено, что в честь знаменитого ученика Аристотеля. Бомбаст – очевидно, родовая фамилия, а Гогенгейм – название поместья. Впрочем, говорят, что Вильгельм был незаконнорожденным, следовательно, никакими поместьями не владел. Прозвище Парацельс, возможно, даже не связано с Авлом Корнелием Цельсом, древнеримским знатоком медицины 1 в до н.э., а представляет собой латинизированную версию фамилии Гогенгейм («из высокого дома») или Бомбаст («высокопарный»). Девизом Парацельса стало слегка видоизмененное изречение из средневековой книге басен: «Alterius non sit qui suus esse potest» - «Тот, кто способен быть самим собой, не принадлежит никому» - надо отметить, что так он всю жизнь и прожил по этому принципу...
Начатки образования Теофраст, разумеется, получил от отца, о чем вспоминает с теплотой и уважением, несмотря на упоминание о его тяжелой руке, а также в монастыре Св.Андрея. Утверждают, что Парацельс получал образование в университетах Вены (еще в 1510 году, то есть в семнадцать лет) и Базеля (а кое-кто еще упоминает Виттенберг, Тюбинген, Лейпциг, Гейдельберг и Кельн). Но большинство историков твердо называет Феррарский университет, и в нем же проходит обучение герой Вайнеров. Впрочем, некоторые авторы отказывают ему даже в феррарском дипломе, потому что позже, в Базеле, он не мог предъявить свидетельства об окончании хоть какого-нибудь учебного заведения. Между прочим, сравнительно незадолго до Парацельса, в 1503 году, в том же университете получил докторскую степень Николай Коперник.
Текут часы, дни, недели, семестры, годы, сменяются преподаватели, облетает листва на жасмине под окном, и снова надевает он свой белоснежный благоуханный наряд, и ничего не меняется, только двадцать здоровых балбесов, теряя сознание от однообразия и скуки, хором повторяют вслед за титором Эспадо...
Поймите раз и навсегда, поглотители кислого вина и тухлых бобов: то, что существует шестнадцать веков, уходит в вечность, оно несокрушимо и непогрешимо. Учтите, ласкатели пьяных потаскух, что в учении Галена все – от альфы до омеги, каждая буква, каждый непонятный нам знак – святая истина, непогрешимая и неисчерпаемая в мудрости своей. Поняли, дурацкие морды, похотливые козлы, грязные чревоугодники?
Я не сержусь на Брандта – он не может относиться ко мне по-другому, будучи ростом как раз мне до пояса. Маленькие человечки всей своей натурой ненавидят долговязых.
А вот это, пожалуй, первая развилка между историей и романом. «Он хотел бы видеть себя хорошеньким юношей, превосходящим всех прочих по красоте и обаянию, а также пользоваться благосклонностью всех женщин и юных дев. Но он родился на редкость уродливым. Горб украшал его спину, и, кроме того, его тело было лишено действующего начала», - это пишет Парацельс вовсе не о лиценциате Брандте, а, скорее всего... о себе самом. Так что актеров тут надо явно поменять местами Очевидно, придется остановиться на том, что персонаж, созданный Микком Микивером, стал для нас, зрителей, большим Парацельсом, чем сам Парацельс. Весьма распространенный факт в кинематографе
Одно утешение – на картинках вроде бы таким уж безобразным Парацельс не выглядит (и даже спина у него вроде бы прямая)...
И еще два года мы учили младших и зубрили сами, пока не пришел мне час однажды светлым майским днем подняться на кафедру и прочитать лекцию кворуму университетских бакалавров, магистров и лиценциатов о строении костяка человека...
Сын мой, ты проявил разумение и прилежание в изучении наук. С радостью я свидетельствую, что знаешь ты на выходе в жизнь искусство лекарское и мастерство хирурга, и ведомо тебе сотворение лекарств... и посему ты среди врачей мира, куда бы ни забросила тебя судьба, будешь не одинок, ибо все мы – одно славное сообщество, у которого единая родина – милосердие, единая цель – сотворение добра, единый враг – бездушие.
- Говори же вослед, сын мой: клянусь отстранять от больного всяческое зло и вред!
- Клянусь!
- Клянусь вести жизнь здоровую и чистую и не лечить больных от недугов, мне неведомых, а спрашивать совета сведущего лекаря.
- Клянусь!
- Клянусь воздержать душу свою от соблазна сребролюбия, а плоть от разврата.
- Клянусь!
- Мудрые учителя пробудили мой разум к свету знания. Но земля бескрайна, и во всех концах ее лечат недужных по-разному. Я хочу объединить это знание и воздвигнуть на нем новое, которое станет благом для всех...
- Ты странный человек, Теофраст. Но я не смею тебя удерживать. Видно, на роду тебе написано стать в этом мире странником и вечно быть одному. Иди...
Джованни Манарди (не Мазарди, как у Вайнеров) в то время действительно ходил в корифеях Феррарского университета. Он и сам не приветствовал учение Галена и Гиппократа в той редакции, в которой оно было получено от арабов – правда, хотел «восстановить» истинный галенизм в первозданной чистоте. (Что-то мне это напоминает, учитывая, что на дворе эпоха Реформации...) Вместе с Никколо Леоничено они проводили пионерские исследования сифилиса и других подобных болезней (в будущем доктор Гогенгейм тоже станет заниматься этой проблемой).
- Свобода!
И все равно незабвенны университетские годы, а феррарская жизнь солнечна и прекрасна, потому что никогда не забыть человеку тех мест, где он незаметно превращается из застенчивого долговязого юнца в мужчину, не изгладит время из памяти сладости первого неуверенного поцелуя, не сотрется радостно-светлая дрожь первого объятия, и хорошенькая трактирщица, у которой ты впервые проснулся на теплой груди, останется для тебя навсегда прекрасной и непонятной, как герцогиня Феррарская Лукреция Борджиа.
Молодость – лучшая приправа для нашей бедняцкой еды – вареных потрохов с горохом, веселье превращается в золотой кубок для дешевого вина, которое мы пьем с хохотом и шутками, а ненасытная страсть делает ненужной пуховую постель с парчовым пологом...
- Эй вы, чертовы монахини, невесты Люцифера, идите за наш стол! Только благодаря вам я не удавился здесь за шесть лет занудства! Любимые мои цветочки, сладкие плоды садов греховных, идите, чтобы я мог вас обнять всех сразу!
- Рук не хватит всех обнять сразу! – смеются девицы. – Лучше, мессир доктор, по очереди...
- Хватит! – кричу я, счастливый и хмельной. – Хватит рук, чтобы обнять вас всех, и хватит ног, чтобы обойти мир, и хватит сердца, чтобы раздать всем страждущим, и утробы моей хватит, чтобы пировать во всех застолицах добрых людей...
С ненасытными страстями и теплыми грудями тоже в действительности не все так гладко. Не только друзья Парацельса не упоминают о его любви, но и его недоброжелатели не имеют повода обвинить его в порочных связях. Целомудрие Парацельса было общеизвестно и сомнениям не подлежало – как пишет в своем труде Пирмин Майер, «борьба с сексуальностью, лежащая в основе многих произведений отцов церкви и обнаруживающая себя в глубокомысленных анекдотах Фомы Аквинского, в творениях Гогенгейма никогда не вырастает даже до размеров личной проблемы. Целомудрие, которое Августин защищал по моральным соображениям, а Фридрих Ницше, напротив, толковал в смысле абсолютной свободы от любых моральных норм, входило в число врожденных качеств Гогенгейма». Распространялись даже слухи о том, что оно объясняется насильственной кастрацией, которой его подвергли в детстве (виновны были в этом гуси, за которыми он присматривал, или свинья, или даже проходивший мимо солдат). Хотя, уж если принять, что родился он некрасивым, малорослым и горбатым, то ни в какой «кастрации» даже не было необходимости. Исходя из того, что у прославленного медика не росла борода, ему также пытались приписать и гермафродитизм. Но, хотя в 20 веке исследовали его скелет и обнаружили, что «череп и крестец обладают четкими мужскими характеристиками, в то время как таз имеет выраженные женские признаки», подобного вывода эксперт делать не стал...
Уже жду вопроса – а как же насчет мужчин? Да, в принципе, точно так же. Никаких свидетельств, никаких, тем паче, обвинений, и еще раз отсылаю к физическим параметрам. И вообще, хотя жизнь Парацельса проходила среди множества людей, у него и в друзьях-то, а скорее, в более-менее доверенных лицах, могли числиться от силы человек десять, преимущественно по переписке.
Ну, а с тем героем, за которым мы последуем дальше в фильме и книге, дело обстоит, разумеется, совсем не так...
Веселитесь, пойте и пейте, пока мы топчем эту прекрасную, солнечную, зеленую землю, потому что потом ввергнут грешников в печь огненную, там будет плач и скрежет зубовный. А мы с вами все, слава Богу, грешники...
- Первый раз слышу, чтобы ученый доктор подавался в бродяги и на милостыню нищенскую уповал. Это еще не известно, каким ты будешь лекарем! Может быть, станут твоей благодарностью плевки, хула и поношения...
Полковой лекарь воинства датского короля Христиана, я практики имею предостаточно: большие трофеи и полторы тысячи раненых принес штурм непокорного Стокгольма. На мою долю трофеев пришлось 116 гульденов и все раненые.
Парацельс, хоть и был, можно сказать,пацифистом, все же сравнивал решение задач, стоящих перед врачом, с искусством войны, а огонь, искусство разложения и сублимации – с воинами, от правильной выучки которых зависит успех врача. Участие в войнах заставляло его приходилось в полевых условиях оказывать помощь больным и раненым солдатам, что успешно заменяло ему опыты по анатомии и вивисекции.
Впервые Парацельс отправился в военный поход, в должности полевого врача, предположительно в 1517 году, когда император Максимилиан предпринял венецианскую компанию, вернув себе территории, отобранные у него в предыдущем году. В так называемой нидерландской войне Гельдернского союза против испанского короля Карла Пятого он оказывал врачебную помощь нидерландским раненым, а потом проделал путь от Копенгагена до Стокгольма вместе с армией датского короля Кристиана Второго.
Я думаю о том, что занимаюсь не своим делом, что будущее медицины никак не связано с этим варварским, мучительным членосечением. Как объяснить всем, что будущее – в понимании человеческого организма и открытии новых лекарств, которые смогут регулировать течение болезни?
Среди своих учителей Парацельс называет Эберхарда Паумгартнера, епископа Лаванта, Матеуса Шахта, епископа Фрейзинга, аббата Тритемия из Шпонхайма (того самого, у которого стеганография) и алхимика Сигизмунда (Зигмунта) Фуггера (или Хуггера) в Шватце (Тироль), где будущий медик знакомится с началами металлургии. У Вайнеров последний стал Зигмунтом Хюттером, и здесь же, по воле их фантазии, в повествовании возникает трагическая история любви...
Я научу тебя великим тайнам превращения, моими устами заговорят с тобой великие умы, столетия назад исчезнувшие с лица дикой планеты. Ты узнаешь от меня тайны каббалы, чудеса старых арабских манускриптов, тебе станет ведомо мастерство сублимации, растворения и дистилляции, ты вкусишь волшебство первого откровения, и алхимия станет твоей судьбой...
Вы хотите исцелить дочь?
Она прекрасна и чиста, как утренняя лилия, но господь оставил ее плоть здесь, а разум и душу взял к себе... Я ищу человека, который вдохнул бы в нее огонь своей души – пусть не я, но ты получишь великий магистерий, который даст вам обоим счастье...
Ни в одном из источников, известных мне, ничего подобного не упоминается – надо думать, причины этого уже изложены. Более того, этой истории нет даже в книге, хотя там-то она должна была появиться обязательно – это еще одно звено, которое связывает Парацельса с Лыжиным, возлюбленная которого тоже однажды ушла в мир безумия...
«Лыжин показывал ее крупнейшим светилам психиатрии, и все были бессильны: маниакально-депрессивный психоз, мания преследования. У нее и ухудшения не наступало, и не улучшалось никак. И тогда Володю охватила неистовая идея, что он сам ее вылечит. Он где-то вычитал или слышал, что Парацельс будто бы излечил от безумия женщину, которую любил больше всех на свете. И мы даже не разубеждали его, потому что в этой сказке для него еще оставалась какая-то надежда...»
Таким образом, лишь в фильме кусок мозаики, связующий оба повествования, встает на место – и, если писатели выстроили фантазию, то все же красивую и убедительную...
С первого взгляда ты вошла в мое сердце – волшебная, беззащитная, далекая... Сильвия, любовь моя, ты узнаешь меня? Верь, мы найдем магистерий, ты вернешься сюда, ты выздоровеешь, мы проживем тысячу лет...
Вообще, несмотря на целомудрие Парацельса, ни антисексуализм, ни антифеминизм ему свойственны не были. Хотя он, бывало, и отзывался об отдельных женщинах с иронией, а в отдельных случаях – с опаской (например, рассматривая истеричных женщин и их воображение, Парацельс утверждал, что женщина в родильной горячке, если захочет, чтобы весь мир погиб, способна спровоцировать этим эпидемию). Но он не рассматривал женщину как существо «низшее», отлученное от высшей духовной деятельности. В своем познании он не отказывался от советов «мудрых женщин», то есть ведьм и знахарок, посвятил немало исследований женским болезням, его пациентками нередко бывали женщины, включая монахинь и аббатису цистерцианского монастыря Роттенмюнстер.
Он сформулировал теорию «матрицы» - нечто вроде матрешки, в которой самым меньшим уровнем является матка женщины, средним – вся женщина как микрокосм, а крупнейшим – весь мир. Он писал ученые труды не только о Деве Марии, но и о девах-элементалях, которые, выходя за человека, обретают бессмертную душу, и даже делал выводы о сосуществовании в Боге мужского и женского начал. Что касается половых отношений вообще, здесь и вовсе Парацельс не похож на проповедника «телесной чистоты». Скорее его ирония направлена против тех, кто хранит свою «непорочность» из тщеславия или же заточает себя в монастыри, ибо «если ты не настоящий апостол и при этом зачем-то продолжаешь хранить свою девственность независимо от того, женщина ты или мужчина, то в последний день суда откроется тебе, сколь грешен ты пред Богом. Ведь брачное состояние Господь ставит не менее высоко...»
- Я не знаю, ты ли отравил барона, или сам он умер от своих сатанинских забав, но с сегодняшнего дня ноги твоей не будет на всей земле Шваца.
- Мне ничего не надо, я только прошу вас – отпустите со мной Сильвию!
- Сделать родовитую баронессу спутницей бродяги и шарлатана? Чтобы ты женился на безумной и отсудил у меня наследство? В монастырь урсулинок, под надзор матери игуменьи!
Я люблю тебя!
Единственное состояние, при котором необходима жизнь в безбрачии, по Парацельсу - это «апостольское служение», к которому он причисляет и служение врача. Не только потому, что «целомудрие очищает сердце и делает его прозрачным для познания божественных тайн», но и просто, очевидно, потому, что такая беспокойная жизнь предполагает постоянное движение, бытовые неудобства и нехватку времени на амурные дела - в общем, «дорога – мой дом, и для любви это не место»...
Я иду на север без денег, без теплой одежды, врачуя людей и побираясь. Я лечу в пути крестьян, купцов и стражников. Вскрываю нарывы, вправляю суставы, вырезаю камни, унимаю лихорадку, снимаю воспаления, выпускаю гнилую брюшинную воду, сращиваю в лубках и глине сломанные кости, изгоняю чесотку, исцеляю от дурной французской болезни...
Дальнейшие «годы странствий» Парацельса проходят мимо каких бы то ни было документов, и где он шатался до тридцати лет – можно только предполагать. Отголоски этого периода остаются только в трудах его, где он перечисляет источники своего опыта: «О многом я узнал, учась в университетах Германии, Италии и Франции. Оттуда я вынес представления об основах медицинского искусства. После этого я не только учил, писал и издавал книги, но и много путешествовал, побывав в Гранаде, Лиссабоне, Испании, Англии, Бранденбурге, Пруссии, Литве, Польше, Венгрии, Валахии, Трансильвании, Словении, на Карпатах и в других землях, которые не стоит перечислять». Этот перечень еще больше дополняют слухи, которые приписывают ему даже пребывание в Московии, где он якобы попал в татарский плен и освободился от него лишь в Константинополе, когда его направили туда с посольством. И еще: «Я подвергаюсь нападкам со стороны людей, которые ведут войну против меня. Они изгнали меня из Литвы, затем из Пруссии и, наконец, из Польши. Я не пробудил симпатии по отношению к себе в Нидерландах, я пришелся не ко двору в университетах, я не нравился ни иудеям, ни монахам. И все же я благодарю Бога за то, что меня любят больные, которых я лечу по-своему. Ведь если бы я лечил их по рецептам Авиценны, то мне нечем было бы хвалиться...»
Ранней весной добрался я до Антверпена, и город этот вошел навсегда в мое сердце своим весельем, богатством и красотой. На знаменитой бирже торговали всем, что есть на богатой и обильной нашей земле. Богатство мира в тысячах лавок, на милях прилавков звало, заманивало, предлагалось... В обмен купцы просят деньги – все равно какие: они принимают гульдены, дукаты, марки, песо, цехины, пиастры, червонцы, талеры и флорины. Но у меня нет золотых монет. Также нет у меня серебряных и медных – до самого богатого города мира я добрался без единого гроша в кармане и слоняюсь по бирже в надежде сыскать себе ужин и ночлег...
- По-прежнему ли ты, Азриель да Сильва, выражаешь сомнение в том, что Бог, попуская быть болезням, хочет исцелить нас от древней язвы греховной?
Ужас и упорство на лице юноши:
- Я хочу вам всем блага...
Вот еще один загадочный персонаж, о котором – или возможном прототипе которого - в источниках тоже ни слова, ни полслова (и, заметим сразу, именно в его присутствии повествование начинает выписывать самые замысловатые кренделя по времени и пространству). Нельзя сказать, чтобы у Парацельса в его кочевой жизни совсем не было близких людей – но с близкими учениками, чувствуется, обстояло туго; те, кто помогал ему и кому он доверял, были скорее покровителями и гостеприимцами. Друзьями и помощниками его были, в том числе и среди врачей, Лаврентий Фриз, Магенбух из Нюрнберга, Вольфганг Тальхаузер из Аугсбурга, он страстно желал подружиться с Кристофом Клаузером и Иоахимом фон Ваттом, доктором медицины, городским врачом и бургомистром Санкт-Галлена, и высоко отзывался о хирурге Гансе Зуффе из Геппингена, у которого позаимствовал рецепт изготовления пластыря, ускоряющего лечение ран. Но об учениках его можно судить лишь по фразе, оброненной в каком-то из поздних сочинений - «сохрани вас Боже от моих учеников».Возможно, потому, что сам он сперва был вечным учеником, а после провозгласил себя «императором» в империи медицины, призывая всех идти за ним, а не за древними авторитетами – у подобных личностей учиться можно лишь большими толпами, а не в индивидуальном порядке...
И все же писателям потребовалось поместить рядом с Парацельсом именно такую личность. Не поручусь, что несостоявшаяся встреча Страдивари и Гварнери не засела в них с «Визита к Минотавру»... Ну и Евгения Дворжецкого
В Антверпене, как и в Амстердаме, действительно была в то время обширная еврейская община, которую значительно пополнили выходцы из Испании и Португалии, где как раз на рубеже 15-16 века начались серьезные гонения против сефардов и марранов. Так, если в 1492 году Португалия приняла поток евреев, хлынувших после изгнания из Испании, то после эпидемии чумы король Жоао II приказал им немедленно покинуть страну, а опоздание грозило продажей в рабство. А 4 декабря 1496 г. король Мануэл Счастливый провел очередную рубку лозы – предписал всем евреям Португалии в течение десяти месяцев креститься или покинуть страну, причем уже 19 марта 1497 г. тех, кто в лиссабонском порту ждал кораблей для выезда, согнали в ближайший дворец и гуртом окрестили. Понятное дело, что все, кому удалось уехать, собирались в Европе и старательно поддерживали свой образ жизни.
Следы семейства да Сильва (да Силва, если быть совсем занудой) действительно в истории не затерялись, даже не считая того, что ему удалось удостоиться дворянства. С одним из его позднейших преставителей, например, сражался Уриель Акоста во второй редакции своего трактата о смертности души, как с «его лживым клеветником». А из ветви, оставшейся в южной Европе, в 1705 году произошел Антониу Жузе да Силва, дебютировавший пьесой о Дон Кихоте, написавший еще немало пьес для театра марионеток на мифологические сюжеты, и закончивший свои дни в 1739 году на костре, официально за тайное исповедание иудаизма, а скорее – за сатирическую направленность своих пьес и стихов...
- Да будешь ты проклят и днем и ночью, да будешь ты проклят, когда ложишься и встаешь, да будешь ты проклят при входе и при выходе...
Красочный текст отлучения, который позже применялся к Акосте и Спинозе (впрочем, последний даже не дал себе труда явиться, чтобы его заслушать), был сформулирован в Венеции на излете тринадцатого века и применялся традиционно ко всем. В амстердамской конгрегации, например, эта мера использовалась направо и налево – за первые сто лет ей подверглись двести восемь человек.
Отлучение от общины, сиречь херем, схлопотать можно было, как я понимаю, по двум группам причин. Первая группа – достаточно мелкие нарушения общественного порядка, при желании легко устраняемые, как-то: владение объектом повышенной опасности (небрежное содержание злой собаки или сломанной лестницы), получение денег, не причитающихся по еврейскому закону или постановлению нееврейского суда, свидетельство против еврея в нееврейском суде, которое в еврейском суде не повлекло бы для него потери денег, упоминание Бога всуе, расчет календаря, подставление преград перед слепым, деловые отношения с разведенной женой и т.п. Вторая группа – дела уже «принципиальные»: оскорбление ученого или посланника суда, отказ предстать перед судом или подчиниться решению суда, вот на www.eleven.co.il еще есть роскошный пункт «требование невозможного», зато на википедии есть self-abuse И даже в этом случае первое отлучение (ниддуй) в первые 30 дней можно было снять по просьбе обвиняемого, потом он продлевался еще на 30 дней (впрочем, суд может регулировать сроки), и лишь потом налагался окончательно. Ожидается, что эти 30 дней он будет предаваться скорби, не мыться и не стричься, не обуваться и общаться лишь с ближайшими родственниками. Если же обвиняемый не приносит покаяния, то на неопределенный срок всей общине запрещается контактировать с ним, учить его, работать на него или как-то еще помогать.
Чего на самом деле хотели стороны в этом конкретном деле, трудно сказать. С одной стороны, мало ли кто какие сомнения выражает по разным отвлеченным вопросам (как-никак, речь не о смертности души и не об авторстве Библии), а с другой - мало ли чего господь попускает на этой земле... Кстати, сам Парацельс болезни, посылаемые Богом в испытание, как раз признавал – вот только не выводил из этого, что врач должен сложить лапки и бездействовать, совсем напротив. И как раз еврейская медицинская этика была к этому времени, как мне представляется, разработана неплохо – не только учитывая вот это, но и вообще во взглядах на медицину и болезни. Другое дело, что этика и практика, бывает, и не так схлестываются...
Ах да, к слову об антисемитизме Парацельса. Правда-правда, приписывали ему такое национал-социалистические идеологи, когда им требовалось поднять его на щит как «истинно немецкого» (даром что швейцарского) медика и пророка. Насколько мне удалось понять, негативные упоминания евреев в его трудах можно смело читать как «еврейская аптекарская мафия». Судя по тому, как боролся он против монопольных цен на лекарства, мафия там была действительно нехилая. Зато иврит он признавал древнейшим языком, из которого пошли все аллегорические понятия (см.следующий пост).
- Уходи, тебя побьют камнями.
- Идем, поищем вместе того, кто захочет нас ударить по пузу мясной похлебкой и солониной с бобами.
И вот эту-то реплику они там в фильме выкинули, а?
Так мы и пошли вместе. И шли долго – многие годы...
В истории следы Парацельса обнаруживаются только в 1524 году, в августе, когда его сочинение о Деве Марии открывается главой о «Зальцбурге – земле поющих крестьян». Весной 1526 года, во время крестьянских волнений, Парацельс уже покидает город и отправляется на юг Германии.
- Учитель, вы чтите Лютера?
- Нет, парень. Мудрость Лютера больше его милосердия, и это пугает меня. Конечно, мне нравится его борьба против папы – этого нового Люцифера на земле, но я слушал Лютера в Виттенберге и всем сердцем почувствовал, что за свою веру он на костер не взойдет. А моравский поп Ян Гус взошел – и такие люди мне больше по душе. Понимаешь, дружок, есть на свете такое, за что и смерть надо принять, иначе нет смысла заниматься этим.
Ох и аукнется им обоим потом этот разговор... «Лютером в медицине» действительно Парацельса называли не раз – как он сам указывал, в качестве оскорбления. Связан он был, пожалуй, и с швейцарским крылом Реформации, общиной Ульриха Цвингли, в особенности с его «правой рукой» Лео Юдом (Келлером), служившим пастором в Айнзидельне. Формально же Парацельс оставался католиком – пожалуй, именно что формально...
- Наша с тобой религия – милосердие, святые книги наши – медицинские каноны с мудростью собранного на земле опыта, службы свои справляем у одра немощных и искупление свое обретем в радости исцеленных нами от тяжких недугов...
Взгляните, фрау Шмерц, на этого оборванца, на этого дорожного бродягу – он смеет учить меня, лиценциата медицины!
Некоторое время Парацельс провел в Баден-Бадене, где вылечил маркграфа Филиппа от дизентерии (судя по недобрым упоминаниям в его трудах, пациент ему не заплатил) и оставил заметки, посвященные горячим источникам в этом городке. Надо думать, через Антверпен прошел он, если вообще прошел, раньше Зальцбурга – потому что 5 декабря 1526 года Парацельс приобрел право бюргерства в Страсбурге, где Вайнеры снова и встречаются с ним...
Без разрешения коллегии медицинской корпорации вы не можете быть зарегистрированы врачом. В случае самоволия ваша практика будет объявлена знахарством, а вы сами – выселены из города. Вам надлежит пройти экзамен и получить разрешение...
Этот человек болен нарывами оттого, что организм его ослаблен недоеданием и грязной работой. А он и его семья разорены жуликами-врачами, уверявшими, что надо вымывать дурные соли водой. У него водянка от опухоли на печени.
Парацельс действительно в своих трудах связывает болезни человека с его образом жизни и местностью обитания. Если «у человека развивается зоб, значит, он был связан с горным делом», утверждает он, и обращает внимание на состав воды в тех местах, где чаще всего встречается это заболевание. Писал он о животрепещущей проблеме времени – сифилисе, связывая его с астральной причиной, называемой Венерой, в основе которой лежит страсть к роскошной жизни и расточительству, сравнимая с чувством голода, и лечить его предлагал ртутью. Он создал учение о «сигнатуре», упрощенный смысл которого в том, что природные объекты носят на себе знаки, связанные с микрокосмом человеческого организма – так, растения с листьями сердцевидной формы могут служить сердечным средством. Он классифицировал причины болезней («энции»), определяя их как ens astrale ("вызванные звездами"); ens veneni ("вызванные ядами", в том числе пищей и окружающей средой); ens naturale ("врожденные, вызванные природой"), ens spirituale ("вызванные духовной природой", воображением, психической сферой) и ens Dei ("вызванные Богом"). Также и врачи, по словам Парацельса, делятся на пять «факультетов», ни одному из которых не стоит отдавать монополистического положения – главное здесь пропорциональность и соотнесенность между собой различных терапевтических действий. Так, есть naturals (аллопаты, убежденные, что болезнь следует лечить ее «противоположностью», как Авиценна и Гален), specifici (гомеопаты, придерживающиеся принципа «лечить подобное подобным», включая и «магнитопатов», в учение которых сам Парацельс внес немалый вклад), characterales (целители, прибегающие к магии букв или слов, заговорам и надписям, а также внушению), spirituales (врачи, «повелевающие духами» трав и кореньев, так, что могут извлекать целебное действие из развешанного по стенам папоротника или размещенных рядом с больным красных кораллов) и fideles (исцеления, совершаемые с помощью веры, самым видным примером которых являются деяния Христа и его учеников). Помимо введения в практику новых химических медикаментов («ятрохимии»), он пересмотрел и растительные медикаменты, стал выделять и применять лекарства из растений в виде тинктур, экстрактов и эликсиров. Ему приписывают первое использование терминов «алкоголь», «газ» и «цинк», а также первые уверенные шаги в деле анестезии (он начал использование опиумных пилюль, «лауданума», который в виде настойки так и пили вместо валидола до начала двадцатого века, а также «сладкого эфира», к которому остальные медики обратились аж в 1846 году). И вообще, ругаемая ныне «химия», которую мы привыкли глотать в виде таблеток (в противовес, очевидно, «натуральным средствам» и «древней мудрости» о равновесии четырех жидкостей в организме, которую нас уже приучают хвалить) – во многом обязана своим появлением в аптеках именно Парацельсу. Хотя, по его мнению, от настоящего врача требуется знание четырех колонн медицины, сущности всех пяти причин болезней и всех пяти способов лечения.
Вызвана ли необычная манера доктора Гогенгейма изъясняться столь ужасным способом тем странным образом жизни, который ведет кочующий врач?
Вам кажется странной моя жизнь, поскольку вы живете по-другому. Не науке и скорбям людским вы служите, а усладе плоти своей и гордыне ненасытной... Ибо кто хочет познать законы натуры, должен ногами своими пройти книги ее. Только книги изучаются от буквы к букве, а природа – от страны к стране.
Диспут с Венделином Хоком окончился в пользу последнего – возможно, это действительно был разговор двух глухих. Споры схоластических и гуманистических медиков чаще сводились к филологии, к способам того или иного способа прочтения классиков, а не методам лечения больных и экспериментальному познанию. Однако этот опыт общения был не единственным, что получил Парацельс в Страсбурге. Он общался с гуманистами, составлявшими окружение реформатора Каспара Хедио, Ульрихом Гигером, который стал его ближайшим помощником в Страсбурге, Николаем Гербелиусом и Николаусом Хауптом, с которыми однажды за ужином состоялась увлекательная беседа «о текучести ртути и врожденных уродствах».
Великий господин Якоб Фурнике почтительнейше просит вас, доктор Парацельс, прибыть к нему с визитом неотложно. Всем остальным предписываю разойтись незамедлительно!
Я не знаю, кому ты служишь – Богу или дьяволу, но избавь меня в день скорби моей, и обещаю: я прославлю тебя... Человек – сосуд зла, пороков, нечистот и скверны. И мне, возможно, не стоило бы помогать, если бы я не был так нужен вам всем, дому своему великому, себе самому – осиротеете вы все без меня, нищие и глупые люди...
Как, возможно, и реальный пациент Парацельса, Филипп Баденский, в благодарность за свое исцеление «Якоб Богатый» не только не заплатит врачу, но еще и пригрозит – за излишнюю независимость суждений, после чего тому останется лишь снова бежать в никуда...
Давно спина моя не вкушала соленой ласки плетей, и я не имею ни малейшего желания дать ей отведать снова этого лакомства неудачников. Тебе не кажется, что мне дана судьба Агасфера?
Вам, учитель, не хватает до него сущей безделицы – вечности...
Слава о знаменитом враче тем временем дошла до Базеля, куда Парацельса вскоре, в 1527 году, пригласил известный книготорговец Иоганн Фробен. И не зря – только благодаря «консервативной терапии» Парацельса, за счет использования природных лекарств, удалось сохранить пациенту больную ногу.
Приветствую тебя, славный Парацельс. Ты моя надежда на избавление, ты мой единственный теперь целитель и опора в жизни! Я не дам тебе уехать – я хочу, чтобы ты жил в нашем городе и нес людям исцеление и твое великое знание...
Пройдет совсем мало времени, и местные завистники изгонят меня.
Лентяй глуп своей плотью, а глупец ленив своим мозгом, и поэтому талант побеждает.
Хотя иногда ему не хватает для этого короткого человеческого века. Тогда его дело завершают ученики...
А вот этот кадр примечателен в своем роде, ибо в него, хоть и мельком, попал Иоганн Хербстер по прозвищу Опоринус. В книге Вайнеров о нем сказано несколько слов, но тоже не слишком подробно. Между тем он как раз существовал, и был если не учеником Парацельса (скорее, учеником Фробена, корректором в его типографии и печатником по профессии), то его писцом и «фамулусом». Недоброжелатели говорят, что на «лакейское» существование в доме Парацельса его подвигло желание узнать какие-нибудь алхимические тайны. В любом случае, под конец Опоринус с Парацельсом расплевался, и в переписке если не чернил его, то уж никак не льстил – образ пьяницы и неряхи, каким предстает знаменитый медик в быту, в основном обязан его сведениям. «Я никогда не видел его молящимся и не слышал, чтобы он хоть раз задавал вопросы о духовных упражнениях или интересовался евангельским учением, которое в настоящее время почитается и исследуется среди нас. Он не только презирал это учение, но и угрожал проломить голову Лютеру и папе, а также Галену и Гиппократу... Его усердие столь велико, что он спит крайне мало, даже не снимая одежды. Обутый в сапоги со шпорами, он дремлет в течение двух-трех часов, а затем снова хватается за перо». Еще он писал, что ему удивительно обнаружить столько работ Парацельса, ведь он никогда не видел своего патрона пишущим – только диктующим ему – и довольно редко видел его трезвым. Правда, позже Опоринус в этом разрыве, и даже в своих высказываниях, раскаивался. Зато именно он, уже после смерти Парацельса, опубликовал и, говорят, редактировал труды Андрея Везалия, еще одного приверженца опыта и эксперимента в медицине, включая его анатомический атлас. А позже – ни много ни мало как издание Корана на латыни!
- Правда ли, доктор Теофраст, что вы отрицаете авторитет Гиппократа, Галена и Авиценны?
- Не авторитет давно умерших врачей я отрицаю, а умершие давно догматы.
- Мне говорили, будто вы применяете для исцеления больных страшные яды и никому не известные собственные лекарства?
- Они неизвестны местным врачам. И собственные они мои постольку, поскольку я, обойдя полмира, собирал их в разных землях, запоминал и впоследствии применял для блага моих пациентов. И яды я применяю – ртуть, мышьяк и купорос, используя силы этих веществ против могущества болезни. Но в мире все яд, и опасность зависит от дозы...
- Вы тяжелый человек, доктор Теофраст. И ужиться в нашем городе вам, наверное, будет трудно. Если вы, конечно, не образумитесь и не поймете, что нельзя враждовать со всем миром, даже если вы отстаиваете очень высокие принципы... Больше терпимости, больше добродушия, и всем станет спокойнее и лучше. А вам в первую очередь...
- Да, наверное. Всем станет лучше. Кроме больных...
(продолжение в комментариях)