Продолжаю нести в массы очерки Сергея Львова о робинзонах всяческого рода - то, что запомнилось с давних лет и до сих пор. Вот, например, такая история:
... Люди с улицы все входят и входят, и все, словно сговорились, идут прямо к ее окошечку. Вон какой хвост вытянулся. С одними книжками в руках три человека. А каждому книжку запакуй, да шпагатом обвяжи, да квитанцию выпиши! Одного из троих она хорошо знает. Старик! Слышит плохо, все переспрашивает. И стоит, как назло, к ее окошечку. Три раза подряд ему объясняй, как написать адрес. А та гражданка – чего стала? У нее в руках коробочка с лекарством. Ей надо к другому окошечку. Коробочки там принимают. Пусть постоит! Дойдет до нее очередь, тогда и скажу: следующий раз будете читать, что над окошечком написано. Всем объяснять не наобъясняешься. Еще четверо становятся. «Нет у меня сдачи, гражданин! Пойдите и разменяйте!» Все чего-то требуют. «Двадцать минут уже ждете? И еще подождете», «А я, гражданин, без дела не сижу! Вас много, а я одна!»
- Вас много, а я одна! – сказала она громко и уткнулась глазами в ведомость. Мол, будете шуметь, ни у кого ничего не возьму, чтобы следующий раз особенно не высказывались.
Когда она подняла голову, очередь перед ее окошечком растаяла.
«Обиделись! Скажи пожалуйста! – подумала она. – Ушли! Наказали меня! Мне же лучше! Одни уйдут, другие придут. Их много, а я одна!...»
Почта у нас на углу. А станция метро за углом. И все, кто идет от дома к метро или от метро к дому, непременно проходят мимо почты. Еще у самых дверей почты остановка троллейбуса. А через дорогу напротив – другая. С нашей улицы не уйдешь и не уедешь так, чтобы почту миновать.
Утром и вечером на почте всегда тесно. Особенно около двух окошечек. В одном принимаются заказные письма и бандероли. В соседнем продают конверты, открытки, марки. А еще выдаются письма, на которых написано: «До востребования».
Тем, кто стоит в очереди к этим двум окошечкам, кажется, что очередь движется медленно. Но и на самом деле очередь движется не быстро: девушкам, которые сидят за окошечками, приходится делать много разных дел.
Одному учебники запаковать. Другому марки подобрать для коллекции. Третьему объяснить, как отправить письмо в далекую страну. То пожилая женщина никак не выберет поздравительную открытку, то молодой человек не верит, что ему до сих пор нет письма «до востребования», просит еще раз пересмотреть письма на букву, с которой начинается его фамилия.
Бывает очередь тихая. Она ждет терпеливо, терпеливо подвигается к окошечку. А иногда очередь начинает волноваться.
Кто-нибудь недовольно спросит у девушек за окошечками:
- Милые девушки, нельзя ли побыстрее? Видите, какая очередь!
А девушки за окошечками сидят разные, работают они по-разному и на такой вопрос тоже отвечают по-разному.
Одна улыбается:
- Побыстрее? Постараюсь...
Книги легли на упаковочную бумагу, мелькнули быстрые руки, шпагат завязался словно сам собой. Вот ваша бандероль! Пожалуйста, надписывайте адрес! Металлическая печать на длинной ручке, которой штемпелюют марки, отбивает барабанную дробь. Непонятно, как только не промахнется, как попадает прямо на марку. Куда уж быстрее!
Другая девушка работает иначе. Она и вообще-то не спешит. А уж если очередь сердится – начинает двигаться так, как движутся люди на экране кино, когда оператор хочет показать их движение замедленно. Как во сне, подвигает она к себе длинный список. Не торопясь обмакивает перо в чернила. Не спеша снимает соринку. Бесконечно выводит в этом списке какие-то слова. Потом встает, неторопливыми шагами уходит к соседнему столу, меняет там деньги, а вернувшись, обстоятельно усаживается на стул. Тут уж очередь не выдерживает. Кто-нибудь говорит с сердцем:
- Нами бы занялись!
Отвечает она быстро, словно только ждала этих слов, чтобы выкрикнуть в ответ:
- А вы меня не учите! Без дела не сижу! Сама знаю, чего мне делать!
И опять утыкается в свой список.
А все спешат, и всем кажется, список мог бы подождать, а вот людей так долго мучить не годится. Кто-нибудь так и говорит девушке за окошечком.
И тогда звучит еще один ответ, короткий и громкий, как выстрел:
- Вас много, а я одна!
Если вам случалось стоять в очередях не только на нашей почте, а может быть, и на вашей, а может быть, и в вашем магазине, вы наверное слышали такие слова. Я тоже не раз их слышал.
Однажды, когда стоять пришлось особенно долго, а слова «вас много, а я одна» были сказаны особенно сердито, я подумал, а что, если бы...
... Люди с улицы все входят и входят, и все, словно сговорились, идут прямо к ее окошечку. Вон какой хвост вытянулся. С одними книжками в руках три человека. А каждому книжку запакуй, да шпагатом обвяжи, да квитанцию выпиши! Одного из троих она хорошо знает. Старик! Слышит плохо, все переспрашивает. И стоит, как назло, к ее окошечку. Три раза подряд ему объясняй, как написать адрес. А та гражданка – чего стала? У нее в руках коробочка с лекарством. Ей надо к другому окошечку. Коробочки там принимают. Пусть постоит! Дойдет до нее очередь, тогда и скажу: следующий раз будете читать, что над окошечком написано. Всем объяснять не наобъясняешься. Еще четверо становятся. «Нет у меня сдачи, гражданин! Пойдите и разменяйте!» Все чего-то требуют. «Двадцать минут уже ждете? И еще подождете», «А я, гражданин, без дела не сижу! Вас много, а я одна!»
- Вас много, а я одна! – сказала она громко и уткнулась глазами в ведомость. Мол, будете шуметь, ни у кого ничего не возьму, чтобы следующий раз особенно не высказывались.
Когда она подняла голову, очередь перед ее окошечком растаяла.
«Обиделись! Скажи пожалуйста! – подумала она. – Ушли! Наказали меня! Мне же лучше! Одни уйдут, другие придут. Их много, а я одна!...»
Но до самого вечера к ее окошечку больше никто не подошел, словно никому на нашей улице больше не нужно было отправлять ни заказных писем, ни бандеролей.
Рабочий день окончился. Она вышла на улицу, где в этот час всегда толпа.
Улица была странно пустынной.
Вначале она обрадовалась, что она на остановке одна.
Можно будет доехать до дома без толкотни. Но троллейбус так долго не показывался из-за угла, что она удивилась.
А чего удивляться? Поломалось что-нибудь на линии, все пошли пешком до метро!
И она тоже решила дойти до станции метро, тем более что по дороге булочная, а ей надо купить хлеба. Она свернула за угол. Проспект за углом был так же пустынен, как и улица. Где-то вдалеке, как в тумане, мелькали тени – видно, там двигались и машины, и люди. Но вокруг нее – никого и ничего! Она шла по широкому проспекту одна. Совсем одна. Улица и проспект, по которым она ходила каждый день, показались совсем другими, чем всегда, странными, даже страшными.
А может быть, они выглядели так из-за фонарей?
Фонарь, когда она к нему приближалась, медленно гаснул, как гаснут лампы в кино перед началом сеанса.
И булочная тоже выглядела загадочно. Ни продавцов, ни покупателей. Пустая булочная. Пустые полки. Она одна.
В этой пустой булочной ей стало совсем не по себе. Она решила позвонить домой, спросить, все ли там в порядке, сказать, что задерживается.
Она опустила монету в автомат и приложила трубку к уху. В трубке ни гудков, ни шороха. Трубка как неживая. Спросить, работают ли соседние автоматы, не у кого. Она и здесь одна.
Тогда ей стало страшно. Ускоряя шаги, она побежала от одного фонаря, гаснущего над ее головой, к другому. На соседнюю улицу! Скорее! Здесь поликлиника, а вечером горит вывеска: «Неотложная помощь».
Но вывеска не горит, гулкий вестибюль поликлиники темен и пуст. Не у кого спросить, где врач неотложной помощи.
Еще недавно перед ее окошечком толпилось столько людей! Ей казалось, их никогда не станет меньше. Они надоели ей. И потому, что они ей надоели, она сказала: «Вас много, а я одна!»
А теперь нигде не было никого.
Она осталась одна. И это было ужасно.
... Тут подошла моя очередь к окошечку, и я не смог до конца додумать, что стало бы с человеком, если бы его слова «вас много, а я один», которые мы часто слышим и иногда говорим сами, обрели бы волшебную силу, и все, кому было так сказано, исчезли, а тот, кто так сказал, остался один. На улице. В городе. В мире.
А ведь все может быть совсем по-другому!
Однажды в редакцию, где я работал, пришло письмо: «Когда я приехал в Москву, мне понадобилось зайти в магазин. Продавщица стояла передо мной с таким отсутствующим видом...»
«Опять о том же!» - подумал я. Сколько таких писем уже приносила почта! Но, когда дочитал письмо, я увидел, что написано оно о другом.
«Продавщица стояла передо мной с таким отсутствующим и больным видом, что я спросила ее: «Что с вами? Вам очень трудно работать?» А спросила я так потому, что в магазине была удушливая жара, и лицо продавщицы позеленело от усталости. «Очень трудно, - ответила продавщица. – У нас плохая вентиляция. Голова не выдерживает. Когда строили этот магазин, о нас не подумали».
Строитель, который проектировал и строил новый магазин, наверное, не сказал бы вслух продавщицам: «Много вас! На всех не угодишь!» Он не говорил так. Но действовал по правилу, подсказанному этими словами. Скверному правилу.
Нас действительно много. Нас всех – продавцов и покупателей. Пассажиров и проводников. Портных и заказчиков. Врачей и пациентов. Учителей и учеников. Тех, кто пишет книги, и тех, кто их читает. Тех, кто строит дома, и тех, кто в этих домах живет. Они – это мы. Мы – это они.
Сегодня я на работе, которая состоит в том, чтобы сделать все для человека, появившегося передо мной. А завтра мы поменяемся с ним ролями.
Быть грубым друг с другом, пренебрегать друг другом, не уважать друг друга – опасно. Грубость и пренебрежение вызывают цепную реакцию. Не станем уговаривать друг друга: «Будьте взаимно вежливы». Нам не нужны уговоры. Нам нужна цепная реакция взаимного уважения.