Вне зависимости от предыдущего поста наткнулся на меня вот такой контекст. А я-то, как русско-украинский славянский шкаф, живу и не знаю...
Дело в том, что во второй половине XVI века русскими чаще всего называли жителей Русского воеводства Королевства Польского, Волыни и Подолии. Эта традиция шла еще от времен Киевской Руси. Что же касается жителей нынешней Белоруссии, то их именовали литвинами, поскольку земли эти входили в состав Великого княжества Литовского. Но литвины, так же как жители Русского воеводства, говорили на западно-русском диалекте, причем не только простой народ, но и феодалы. Среди князей Великого княжества Литовского было много Рюриковичей. В значительной степени обрусели и пришлые князья. Потому государственным языком Великого княжества Литовского был западный диалект русского языка. Первая в Литве книга, набранная латинским шрифтом, вышла в свет лишь в 1599 году. Что же касается подданных великого князя Московского (который только в 1547 году принял титул царя всея Руси), их, как правило, называли московитами или москвитинами. И лишь значительно позднее московитов стали называть великороссами или русскими, литвинов (не путать с литовцами!) – белорусами, а украинцев, которых раньше именовали русскими – украинцами.
(Н.Самвелян. Московии таинственный посол.)Сама историческая повесть - о том, как первопечатник Иван Федоров приехал в Польшу, и как все гадали, чего ему там надо Книга, вообще, довольно странная по подходу к завязыванию-развязыванию сюжетных линий (героев, с которыми что-нибудь происходит, вскорости убивают, а которые живут - с теми и не происходит особо ничего), но местами симпатичная - например, автор там обращается к читателю: "Давайте осмотримся: нет ли поблизости ночной стражи? Она делает обход каждый час. Вперед! При вас ли шпага? Кто знает, чего можно ожидать от странных обитателей этого дома. Что вы ищете в кармане? Уж не спички ли? Их еще не изобрели. Зато существуют потайные масляные фонари, которые удобно прятать в складках плаща".
А еще главгерой с главзлодеем там играют в гениальных сыщиков:
разГраф перевел взгляд со старшего путешественника на юношу, некоторое время так же внимательно разглядывал и его, а затем сказал:
- Ну, что ж, я рад тебе и твоему сыну. Поможете скрасить мое одиночество. Поскольку мы с тобой оба в молодости были дуэлянтами, то нам будет о чем поговорить. Кроме того, ты иностранец, но хорошо говоришь по-польски. Следовательно, у тебя есть что рассказать о дальних странах, в которых я, может быть, не бывал. Впрочем, путешествовал я не один год. и удивить меня путевыми впечатлениями трудно. Наконец, мне просто любопытно поболтать со шляхтичем, который зарабатывает хлеб насущный собственными руками. Согласись, такое не каждый день случается. Все мы, чего греха таить, предпочитаем жить за счет других. Тем полезнее мне будет узнать, что толкнуло тебя, хорошо владеющего шпагой, человека образованного, сведущего во многих науках, заняться изготовлением оружия на продажу. Промотал поместье? Поссорился с покровителем?.. Ты, наверное, удивлен тем, что я так много знаю о тебе?
Действительно, младший путешественник смотрел на хозяина с тревогой и удивлением. Вероятно, все, что говорил граф, было истиной или весьма близким к ней. Но старший сидел спокойно, положив жилистые руки на колени. В бороде пряталась улыбка. И глаза были так же насмешливы, как и у графа.
- Нет, я не удивлен, что ты многое отгадал, - сказал наконец старший. – У меня на лице несколько шрамов, которые могли появиться только от ударов шпаги. В настоящей сече если уж пропустил удар в лицо, то, считай, сделался калекой. Раз я имел дело со шпагой, значит, шляхтич. И молодость должен был провести в Лондоне, Париже, Италии, Германии или Польше. Впрочем, шпаги носят еще и в Испании и Новых Индиях. Но это далековато. Сейчас одежда на мне поизносилась. Езжу я вдвоем с сыном, без челяди. Потому ты и решил, что я промотал поместье. К тому же на моих руках мелкие синие шрамы. Такие бывают у мастеровых. и два- Поднеси поближе свечу, - сказал гость. – Сейчас я сниму с себя кое-какие лишние детали, мешающие тебе меня узнать. Например, наклейные брови.
- Не надо, - ответил хозяин, - я и без того тебя узнал. Здравствуй, граф!
- Узнал?
- По голосу, по глазам и по походке.
- Голос и походку я старался изменить, а глаза специально закапал белладонной.
- Я ведь немного художник, - объяснил хозяин. – Запоминаю с первого взгляда рисунок рта, разрез глаз... В общем, так ли все это важно? Главное, что я тебя узнал.
Вообще, слэшеру в период весеннего гона читать (не) рекомендуется. Мало ли что...
читать дальше
Печатник стар, но еще красив. И походка легкая, летящая. Движения точные, быстрые. Кого он напоминает? Ведь каждый человек похож на какое-нибудь животное, насекомое или птицу. Отец Торквани – на кузнечика, граф Челуховский – на хитрую рыжую лису, а печатник, пожалуй, на пантеру. Правда, брат Геворк видывал пантер лишь на гравюрах. Но знал, что зверь этот силен, быстр, смел. Литое тело. Стальные мышцы. Бывалые люди утверждают, что грозная пантера любит, если ее гладят по шерсти, и даже мурлычет, как кошка. Но упаси боже погладить ее против шерсти! Оглянуться не успеешь, как большая мурлычущая кошка смахнет тебе лапой голову...
Посреди зала стоял надгробный памятник из черного мрамора. На памятнике не было никакой надписи. Но у основания лежал букет белых роз.
- Как ты думаешь, чья это могила?
- Кого-то из твоих родственников?
- Да, и весьма близкого родственника. Ближе не бывает.
- Мать? Отец?
- Нет.
- Брат?
- Да нет же. Это моя могила. Так я себе ее представил. И сам ежедневно приношу сюда цветы.
- Ты был прав. За такие проделки когда-нибудь тебя обязательно усадят в костер! – сказал печатник.
- Пожалуй. Но видишь, рискнул. И даже тебе не побоялся показать. Может быть, твои глаза понравились. Сам не знаю... А тебе не приходило в голову, что умным людям, независимо от того, родились они в Риме, Мадриде или Львове, легко договориться между собой!..
- Для чего ты соорудил эту могилу?
- Да ведь это ясно. Кругом мор, зараза. Кто знает, не станет ли эта шутка последней в моей жизни? Но так или иначе, согласись, не много найдется людей, которым довелось бы ухаживать за собственной могилой! Теперь сам ежедневно приношу сюда цветы.
- И это все?
- Неужели не объяснил? А ведь старался. Ну, хорошо, добавлю еще, что могила напоминает мне о том, что сам я не бессмертен. Человеку это свойственно забывать. Сижу здесь, и будто я – уже не я, а кто-то другой, посторонний. И этот посторонний благожелательно, но беспристрастно судит о некоем Филиппе Челуховском. А ведь усопших так легко казнить или миловать, не боясь получить отпор! В такие минуты я как бы раздваиваюсь – превращаюсь в двух людей. Один лежит под могильным камнем, второй приносит ему на могилу цветы...
На жирной поверхности полированного мрамора плясали блики. В подвале было душно.
Кто этот граф? Сумасшедший? Маньяк? Юродивый?
Спокойные серые глаза печатника встретились с такими же спокойными карими глазами графа. Нет, ни сумасшедших, ни юродивых в этом подвале не было. И тот, и другой производили впечатление людей, твердо знающих, чего они хотят. Федоров был на голову выше графа. Граф почувствовал разницу в росте и то, что он смотрит на гостя снизу вверх. Он отступил на шаг.
- Пора спать, - сказал граф.
- Давно пора, - согласился гость. – Ранним утром я отправлюсь дальше.
- Много ли тебе нужно денег на новую типографию?
- Да, очень много.
- Где ты их возьмешь?
- Еще не знаю.
- Справца доложил мне, что в санях есть русские книги.
- Я их напечатал в Заблудове.
- По-русски не читаю, но, если хочешь, я куплю для своей библиотеки.
- Я подарю тебе три книги.
- Но я готов купить по два экземпляра каждой.
- Хорошо, оставлю по два экземпляра каждой.
- Я провожу тебя до твоей комнаты.
- Спасибо. Иначе нам и не разойтись. Ведь у нас один канделябр на двоих.
Среди ночи путешественника разбудило царапанье ногтем о доски двери и тихий голос:
- Ау, ты спишь? Отзовись. Спрашиваю: спишь ты или нет?
- Сплю! – ответил путешественник. – И сын мой давно спит, чего и тебе, кто бы ты ни был, желаю. Ночь на дворе. Что вдруг неймется?
- Да разве кто знает, отчего ему не спится? От того, видно, что душа пылает. Неспокойная она у меня.
Путешественник узнал и голос хозяина замка, и его странную, задумчивую манеру говорить о самых простых вещах так, будто всего этого простым смертным не понять.
- Горит душа. Неспокойно ей. А ветер за окном слышишь какой! Не то что арфу заглушит, а даже крик дикого зверя. Сейчас там, за горой, в лесу волки, думаю, очень даже крепко воют. Ну, а до нас не долетают их молитвы... А волк на что может молиться? Чтоб путника ему судьба послала, коли стада в хлевах...
- Утихомирился бы!.. Говорю ведь: сплю.
- Да как же ты спишь, когда мне отвечаешь? И все впопад. Может, раньше вправду спал, чего бы я на твоем месте не делал – мало ли что, место незнаемое, люди чужие. Но так ли, иначе ли – теперь-то ты точно уж проснулся. Неужто испугался?
- Пугаться я и не думал. Хотел бы ты учинить злодейство, сделал бы это раньше. Устал я. Поспать не грех.
- Не грех, если видишь сны сладкие и душу ласкающие. Ну а ежели они темны, пугающи и холодят почище того мороза, что за окном? Такое и человеку, и богу противно. Не желаю спать. Охота еще с тобой потолковать. Отвори, а то стану громко стучать и всех перебужу.
- И все же ответь мне: на кого ты надеешься, отправляясь в края дальние и, как могу судить, тобою незнаемые? Кто за спиной у тебя?
- Понимаю, о чем ты спрашиваешь. Есть ли кто-то из власть и силу имущих?
- Вот именно. А ты сейчас ответишь, что таких нет, а ведет тебя твоя совесть, твоя вера в дело свое и удачливость, что надеешься лишь на них да на собственные ум и руки?
- Примерно так.
- Ну а я изволю тебе не поверить.
- Не верь. Изменится ли что-то от того?
- Изменится ли что-то? Что, где и для кого? Для турецкого султана, наверное, ничего не изменится. Он далеко и по-европейски не понимает. Для нас с тобой от того, поверю ли я тебе, изменится очень многое.
- В чем?
- Да во всей жизни – и твоей, и моей. Денег у тебя нет. Вижу. Знаю. А у меня – сам себе в долг могу дать, хотя если уж что-то прошу, так не грош, не злотый, а сразу миллион. Повторяю: всю жизнь золото буду швырять – не промотаюсь. Я не король в Кракове, которому и новую мантию не на что купить.
- А что взамен попросишь?
- Почти ничего... Пустое... Ты сейчас же, поклявшись крестом, что говоришь правду, расскажешь то, о чем, может быть, никому еще не говорил... Для чего приехал сюда? Что на уме? Там, в самой глубине, куда никто не заглядывает? Куда ты сам забредаешь разве что с похмелья...
- Пустое, - прервал графа гость. – Не выйдет у тебя ничего. Нет у меня тайн, а потому и выведать их нельзя. Сколько ни старайся, ничего интересного не узнаешь. Если и были у меня тайны, растряс по дороге, побросал в разных местах.
- Жаль, очень жаль, - сказал граф. – Теперь мне вправду захотелось спать.
Метнулась тень. Уплыла свеча. Коридор вновь погрузился во мрак. Вздохнула закрываемая дверь. Вскоре все было точно так же, как за полчаса до того, - ночь, темнота, сон.
Странный человек отер лоб рукавом, вынул откуда-то, но только не из кармана, пузатую маленькую бутыль. В таких бутылях продавали вино в харчевне. Может быть, он все время ее держал за спиной.
- Могу угостить, - сказал незнакомец.
Если это и было вино, то очень уж крепкое. Но Геворк не подал виду, что отвык от хмеля. Хотя уже через пять минут почувствовал, что волосы и зубы стали у него как бы чужими – он перестал их чувствовать. И говорить стало труднее.
- Кресты! – сказал человек. – И есть красивые. Вон тот, например. Смотри, как жирно мрамор под луной блестит!.. Куда бы присесть? Устал. Ты русский?
- Наполовину. А наполовину армянин.
- Ясно. Армения – это там, за горами, где Прометея пытались скормить птичкам.
- Не совсем. Те горы, где приковали Прометея, сюда поближе.
- Сюда поближе, а туда подальше.
- Куда туда?
- Ну, туда – это значит не сюда... Вот и кончилось вино. Жаль. Армяне ведь православные.
- Грегорианцы. Почти православные. Католики их тоже называют схизматиками.
- Ну, по части кличек они умельцы... А ты чем занят?
- Гуляю.
- Это сейчас. Сам вижу, что гуляешь... Вообще – кто ты? Занимаешься чем?
- Преподаю музыку в монастырской школе.
- Вот и прекрасно, - сказал франт. – Музыку я люблю. Значит, нам будет о чем потолковать и чем заняться... В хмурый день веселую песню мне споешь, а я тебя в благодарность тоже чем-нибудь одарю.
Так познакомился Геворк с московитом Иваном, как тот сам себя назвал. И жизнь этого человека стала для Геворка интереснее всего того, что мог он наблюдать в этом прекрасном городе.
Его тронули за плечо. Он обернулся, готовый протянуть руку или, напротив, выхватить стилет. Но не сделал ни того, ни другого, а удивился так же неподдельно, как за минуту до того мальчишка, убежавший вслед за непослушными корабликами. Перед ним стоял один из вчерашних гостей – самый молодой.
- Разве вы не уехали?
- Я догоню остальных. Остался, чтобы поговорить с тобой, Учитель.
- Почему ты называешь меня Учителем? Я сам на старости лет рад бы у кого-нибудь поучиться. Все еще ученик я. И об этом думал сейчас.
- Я видел: ты беседовал с мальчишками.
- Немного с ними. Немного с самим собой.
- Мне хотелось бы остаться при тебе. Научиться тому, что знаешь ты. Возьми меня в науку.
- Да ведь лишь думают, что учитель выбирает себе учеников. На самом деле каждый ученик сам выбирает себе учителя. Если он не захочет учиться, то ничему и не научится. Тогда учитель бессилен.
- Я выбрал тебя! А раз я тебя выбрал, значит, ты не вправе меня гнать.
- Но я и не гоню тебя. Пока только расспрашиваю. Хочу знать, почему ты вдруг решил остаться. (...) Тебя я готов взять в ученики. И в тебе я уверен.
- Выходит, ты знаешь меня?
- Знаю.
- Но откуда?
- В глаза посмотрел. У старости свои преимущества. Быстрее людей распознаешь. Только что смотрел, как мальчишки кораблики пускали. О каждом ли из них хоть что-то можно наперед узнать? Один из мальчишек решил сделать кожаный парус. И это хорошо. Кожаный парус крепок. Ветру труднее изорвать его в клочья. Зато и кораблику тяжелее. Вот он накренился и потонул. Но мальчишка-то не бросился и не спас свой кораблик, а побежал за чужими...