собственно
Во-первых, все это написано вон каким слогом:
И молвил я Михайле Стремнину: «Негоже, князь. Ведь дороговь превеликая от войны Ливонской. Да коли весь платеж на людей скудных, коли вам богатеть, а нам — и подати государевы, и...» А он кнутом учал грозить. И псом называл, и дурно похвалялся учинить неведомо какое. А тот позор слышали холопы его. Вот от этих пор, видя беззаступство мое, и крестьянишек сманивают, и пожитки, и рухлядь служивую покрали.
Так что можно использовать в качестве справочника, хотя различать героев и пробиваться к смыслу... непросто . Еще выдвигаются вот такие концепции:
А ежели правду изречь, нет и не было в нас истины. Изначала лишь рать и усобица. И лилася кровь христианская, ибо каждый брата своего ненавидел. Вот и осиротела, и обнищала Русь. И воистину в наказание поработилася богомерзкому Батыю. И было то великое, то варварское иго, дабы познались мы во грехах своих, дабы от зол своих обратилися, но... Но Иван Калита!.. (Усмехнувшись). Как царь Батый — един быть властителем! Един держать всю землю Русскую умыслил. Вот и побраталися с татарами князья Московские. И ласкали их, дары и дани многие давая. И рать привел ордынскую, чтоб Русь с ним воевали. И снова полон великий, и жен сквернили поганые, и снова все пусто сотворили. Вот от тех лет престол Московский над всей Русью владычествует. Вот от тех лет эта татарская Москва всею землею Русскою презираема. Ибо пуще татар стало от этих кровопийцев христианских.
А еще оказывается, что царь предпринял памятный побег в Коломенское, потому что прихватила его, выражаясь языком, "невстаниха". К вящему неудовольствию молодой жены Кученей, которая известна как Мария Темрюковна. И, не долго думая, перепытал и переказнил грозный царь весь "ближний круг", подозревая наведенную порчу...
Вообще, ужасы, навеваемые темой, отражены с размахом и от души. Это вам не мальчики кровавые в глазах, это вот, например, - видения Иоанна:
Иоанн (срывает скатерть). Снедайте!
Пересветов. Гос-по-ди! Но... Но снедать плоть человечью.
Яков. Так жареное ведь. Глянь... (Перебирает куски). Лопатка, печень, грудинка, окорок... А-а! Требуха!.. Не-ет! Сподобимся прежде из погребов царских!.. (Встает на четвереньки, припадает к корыту с вином).
Пересветов. Смилуйся, государь! Но как? Как душу осквернить мертвечиной?
Иоанн. Ядите! Вы жаждали сего. И брашно то — есть истинный плод стремлений ваших. Все хотения ваши, чего молили от меня.
Яков (подползая к корыту с трапезой). Укажи, государь... Укажи, чтоб ели все и насыщалися. А кто брегует. Кто вкушать не хочет, так тех мучить зело укажи!.. (Вонзает зубы в кусок).
— Что ж, коль указано повелением царским снедать, так... Так будем насыщаться и благословлять государя...
Народ, следуя примеру Якова, робко приступает к трапезе. С трудом, на четвереньках, подбираются к корыту с вином. Отталкивая друг друга, выбирают лучшие куски из корыта с трапезой. Мельтешенье жадных рук видит Иоанн (как ныне в прилавке универсама). И мощное смачное чавканье заглушает все звуки. И снова покачнулось сознание Иоанна.
Иоанн. Господи, Иисусе Христе, помилуй меня, грешного! (...)
И как почал тут весь народ великим веселием веселиться и всяким глумлением глумиться: и песни воспевать срамные, и плясания непотребные, и трясение плоти похотное...
Иоанн выходит на просцениум. Спазмы хохота душат его. Вдруг, словно подавившись смехом, Иоанн замирает в нелепой, полусогнутой позе — за спиной его стоят призраки Челяднина, Головнина, Шумского. И призрак Стремнина с ними.
Иоанн (рухнув на колени). Гос-по-ди!.. Господи, се аз, раб божий Иоанн, и люди Твоя, коих дал нам в наследие. Слезы! Слезы!! Слезы!!! Гос-по-ди, дай мне слез!..
А вот так выстроена мизансцена в начале средней пьесы:
В правом углу сцены — застенок. Молодая боярыня тихо плачет, обреченно, покорно стоя на карачках. Платье на ней изодрано. На дыбе висит боярин
И подхватывается в финале:
Звон колоколов московских плывет над сценой. На просцениуме народ. Сбылась мечта Малюты: все покорно, обреченно стоят на карачках. Однако на лицах их не видно ни скорби, ни страдания — напротив, лица их озарены мукой сладострастия. Проходит Малюта, тихо плачет.
Народ. Скурла-а-а!.. Господи, продли дни его!.. Ты! Ты наше солнышко красное!..
Еще тема грешной плоти, куда ж без ее, родимой:
Малюта срывает покрывало — на блюде сидит Анна. Пораженный ее красотой, Иоанн падает в кресло, судорожно отхлебывает глоток из кубка.
Малюта (Анне). Либо... Либо — псам на снедь... (Смеется)
Анна (безучастно). Я — раба государева... (Хватает бубен.)
Иоанн пьет, любуется ее пляской. По знаку Малюты вбегают сенные девки, пускаются в пляс.
Иоанн. Гайда! Гайда! Гайда!.. Хороша! Хорошо, добрый раб! Велика верность твоя... Гайда! Гайда! Гайда!.. Чего желаешь ты?
Малюта (отрицательно качает головой, улыбается). Видеть тебя, света моего! Очи твои видеть в радости и веселии! (...) С нею изволишь ныне тешиться? Есть и иные лакомые. И, ежели тебе благоугодно...
Иоанн. Не замедли! Эту приведи пред лицо мое. Дабы познать мне красоту ее... (Встает). Жив! Жив Господь, избавивший душу мою от скорби!.. (Покачиваясь, удаляется).
Малюта (Анне, играя кинжалом). Пришел день твой. Царь великий пожелал тебя! Исполни все хотения его...
Анна (безучастно). Я — раба государева.
Опричник сажает Анну в мешок, взваливает мешок на плечи, уходит.
Что действительно забавно - это как, в ожидании ответа от Мэри Гастингс на свое сватовство, царь в своем воображении, ограниченном менталитетом , рисует себе счастливое супружество:
Елизавета (Гастингсу). Сказывали царю великому, будто дочеришка твоя Марья на выданьи.
Гастингс (вздыхает). Давно приспело ей время сочетаться законным браком. Мыслил отдать в замужество своей братье — иноземцам, да в земле Аглинской по сей день никого не обыскалось. Человек я бедный. Приданого, за скудостью своею, наделить нечем.
Иоанн. Мы, Иоанн — милостию божией государь всея Руси, берем в супружество дочь твою и нарицаем ее царицею!
Гастингст. Я? Я недостойный и во псы, чтоб у ног твоих лежать!.. Нет! То Господь! То Сам Господь призрел на слезы мои! (...) О, государь великий! Я, последняя нищета, грешный, непотребный раб твой Ричардишка Хутынский, челом тебе бью. Умилосердися, яко Бог! Подай отеческую, Христу подобную милость! Чтоб было мне чем жить да чин свой лорда Хутынского содержать... Сказывают, в земле твоей на воеводстве зело добре?.. Эх, кабы изволил ты возвести меня в бояре да послать на воеводство на кормление!..
Нагой (Марии). Радуйся, Марья, светлая царица, блаженная в женах отроковица! Доброты твои возлюбились царю выше всех дочерей русских... (Гастингсу, шепотом). Ничего, живо раздобреет на наших русских хлебах.
Нагая (Гастингсу). Сала ей в корм побольше да водки!..
А в финале, глядя на портрет заморской невесты (которая о нем, разумеется, и думать без отвращения не думает):
Мария (целует Иоанна в лоб). Будь на тебе, свет мой, милость божия и мое грешное благословение!.. (Гастингс нетерпеливо хватает Марию за руку). Нет! Не сведу перстов со лба своего! Не престану взывать! Пока не разлучит Он душу мою с грешным телом моим! Покуда не отдаст тебя мне! Там, в чертоге небесном, жажда наша к соитию наконец-то ублажится. И пусть нет там желания плотского. Пусть! Но нет там и зла.
Иоанн. Воистину, здесь юдоль плачевная, там — утешение. Там нет болезни. Нет смрада лютого от зависти людской. От вероломства.
Мария (кивает). Там соединимся и воспоем. Едиными устами воспоем песнь избавления!
Вот, а еще там Малюта Скуратов трогательно привораживает Иоанна... не подумайте чего плохого, чтобы на него поменьше митрополит Филипп влиял, и побольше - сам Малюта. Но поэтично так...
Гой еси вы, семьдесят ветров вихоревых детей! Не ходите вы лес зеленый ломать, с корнем вон воротить да пещеры каменные разжигать! А зажгите вы у раба божьего Иоанна сердце, запалите нутро и брюхо, легкие и печень, кровь и жилы. Чтобы не мог он без раба божьего Григория ни жить, ни быть, ни дня дневать, ни часу часовать. И в кой день его не увидит, голосу его не услышит, так он бы по нем тоску тосковал. И от той тоски с другами не отсидеться, в бане парной не отпариться, с женами младыми не отоспаться.
Вот такое непредсказуемое прошлое...