Все вольнодумцы, всех вписать (с)

Идешь вот так в театр посмотреть на историю, а видишь сплошную крамолу и оппозицию. И постановщики тут совсем-совсем ни при чем Они в обоих случаях молодцы, кстати.

Номер раз:
Положим, вы такого б и нашли,
Который был бы по сердцу всей Думе –
Уверены ли вы, что и народ
Его захочет? что угоден будет
Он всей земле? А если невзначай
Начнутся смуты? Что тогда, бояре?
Мы держимся лишь им. Давно отвыкли
Собой мы думать, властвовать собой;
Мы целого не составляем тела;
Та власть, что нас на части раздробила,
Она ж одна и связывает нас;
Исчезни власть – и тело распадется!
Царство отца и сына (по А.К.Толстому). Театр Моссовета.
как оно было
С пьесами Толстого вообще уникальная история – благодаря его «Проектам постановки», которые читаются с не меньшим интересом, чем сами пьесы, читатель уже успевает «поглядеть» их во всех подробностях и даже «услышать», какие интонации стоят за каждой репликой. После этого и спектакль сравниваешь не только с текстом, но и с авторским видением, и все, что вылетает, рассматриваешь как принципиальное (в самом хорошем смысле, т.е. не наобумное) расхождение с автором, а не с тем, что лично тебе мерещилось. Так вот, в постановке театра Моссовета многое расходится с автором, и не только потому, что две пьесы уложили в одну (удивительно странно при этом жалеть о каждой сокращенной букве). Историческую конкретику максимально отодвинули, выдвинув на первый план притчу и обобщение. Все сцены, подводящие к основным, вылетели (например, бояре уже не спорят за места, а Иоанну не читают письмо Курбского, дворецкий к нему не прибегает, и народа с приставами нет), поэтому вместо картины маслом осталась графика карандашом. Чего стоят однотонные фигуры бояр в первом акте вокруг стола и шахматная партия в финале того же акта, где на всю сцену – доска с фигурами, и по ней ходит Иоанн – Александр Яцко, сам себе король и шут, потому что за обоих текст читает, и очень, надо сказать, успешно справляется. Он мало похож на ту страстную натуру, увлекающуюся каждый раз до предела, о которой писал Толстой в «Проекте», но он особенно жуток именно своей иронической, обытовленной стороной. Когда он диктует синодик своему сыну (эта отсебятина мне, кстати, тоже понравилась, немудрено, что у Федора от таких упражнений крыша съехала), он говорит об убитых им монахах «их было боле – двадцать запиши», как будто мешки с картошкой считает – и что-то есть в этой сцене, заставляющее подумать о реальных жестоких родителях, потому что самое страшное – вот это бытовое принятие зла как обыденности.
(Аааааа, какой Лир пропадает!)
А Федор у Виктора Сухорукова получился, вероятно, более слабым на голову, чем предполагал Толстой (особенно хороша сцена «я царь или не царь», когда на этих словах с ним случается очередной припадок, которые вообще там у него нередки, и жена с шурином едва утихомиривают его, суют ему корону и жезл, как игрушки – заходящемуся в истерике ребенку) – но даже сквозь внятную историю болезни и невнятную речь пробивается его человечность, пожалуй, еще более трудная при таком раскладе. Хотя все мало-мальски умные его реплики отдали Аринушке – которая у Екатерины Гусевой несказанно хороша и такую сексуальную ауру вокруг него создает, что весь зал ощущает и, наверное, Федору завидует - я так точно (вообще-то нечему там завидовать, это чистый подвиг с ее стороны, она его, бедного, таким образом хранит и отогревает... но черт возьми, какая же у них любовь! :heart А что Годунов лезет к ним прямо в постель со своими государственными делами, так на то он зануда и серый кардинал.
Еще про отсебятины, которые понравились: Иоанн, безо всякого перехода от сцены в Думе, лежащий пластом на полу в процессе покаяния и вдруг с фирменной простецкой интонацией отвечающий боярам «не хочу»; диссидент Сицкий, вопреки Толстому довольно пожилой, но бурного характера; царь с царицей (старшее поколение), втиснутые, как в орудие пытки, в мрачный двойной трон (тоже контраст с уютной постелюшкой младшего поколения); мамка Василиса, которой вообще ничего не пришлось объяснять, она все, что от нее хочет Годунов, прямо из коридора слышала; окно с небом, отражающим общую атмосферу, на заднем плане. Не понравился посол, взятый напрокат из фильма Гайдая (и то, что он в буквальном смысле получил перчаткой по лицу), сцена убийства Иоанна Годуновым как-то странно решена (Годунов появляется откуда-то из преисподней, вместо того, чтобы стоять с царем через всю сцену в порядке поединка, а царь так и не успевает прийти в настоящий шок), и финал тоже слишком похож на удар топора (когда Федор с Ириной укладываются, как в гроб, на пустую сцену). Но в целом мне понравилось. Это при учете того, что в Малом театре, возможно, каноничная постановка, но по телевизору мне не удалось выдержать даже двух минут.
(Эх, кто бы меня навел на того, самого первого, «Федора Иоанновича», который шел по пятому каналу, в постановке совсем-совсем не московского театра, где в начале еще читали «Историю от Гостомысла до Тимашева»...)

Номер два:

- Да живи хоть ты-то, батюшка, счастливым.
- А вы?
- А мы и без счастья привычные.
- Без счастья можно, нянюшка, а без вольности нельзя!
- Без вольности нам нельзя!
- Нельзя, мой дружочек, - без вольности и былинка вянет.
А.Платонов. Ученик Лицея. Театр "Сфера"
как оно было
Честно скажу – прежде всего мне было любопытно, как справится Платонов без своего аутистического канцелярита, жуткого в самом лучшем смысле. Оказывается, вполне справляется. Нет, бывает, прорываются характерные неправильности «честью сердца», «у каждой души, ниже ее, живот есть», «звезда – молодец; сколь негодяев погубит!» (в смысле, комета) и даже «я буду постоянно при тебе в должности трупа» (ну, это просто черный юмор, в контексте вполне понятный), но они замешаны на русской речи той, что по Далю, а не на советском новоязе.
Возможно, если бы мне довелось начать с пьесы, она не показалась бы мне интересной, а показалась бы вариацией на тему «Пушкин был советским писателем». А в театре не про это, там про множество молодых людей и про бурю высоких чувств. И от этих двух факторов столько озону в воздухе, что стареющим ящерицам вроде меня удается неплохо подвампирить (а когда Пушкин с Чаадаевым стреляются - строго так, как написано в тексте - весь зал вообще сидит как в Теслиной машинке, которая в «Престиже»). А еще - про то, что этой гремучей смеси ужасно тесно без вольности и вконец затхло при рабстве. Рабство ведь и впрямь подлая штука, и хорошо, что не может примириться с ним сердце – прежде всего не раба, а владетеля. Соглашаться на то, что рядового солдата могут за слова забить до смерти – это удобно для жизни, но не умещается в одной душе со стихами. Вот и приходится уходить в ссылку чуть ли не прямо из лицея, чтобы теперь вся Россия стала лицеем.
И юный Пушкин там, хоть и не кудрявый арапчик, зато Близнецы-Близнецы, ртуть и юла, который не только бурные чувства, но и мысли выражает движением и метанием; его носит по сцене, тащит, плющит и разрывает изнутри, ну и вокруг он устраивает тот же тарарам. При этом не от шутовства, а от серьезности, порой – от невыносимости вопросов, что ставит жизнь. Очень хорош. Там, впрочем, все хороши – особенно вальяжный бонвиван Василий Львович, умница и гусар Чаадаев с медальным профилем, добрейшая Арина Родионовна, бойкая Даша и мечтательная Маша. И Вильгельм стихи читает вполне себе кюхельбекерно, а Державин вообще ушел вслед за Пушкиным в лес босиком. Там вдоволь и веселья, и печали. А еще ужасно хочется скачать саундтрек из Глинки и Шнитке. Ну почемууууу в театрах нет такой опции?

Все вольнодумцы, всех вписать (с)

Смотрите также