Оказывается, мои желания еще более необузданны, чем мне казалось. Теперь я хочу кино не про коллективного Шекспира, а конкретно про Козьму Пруткова. С компанией этих пра-флэшмоберов и пра-абсурдистов, периодически возникающим персонажем а-ля генсбуровская "рожа", с "Опрометчивым туркой", с философами об изящном, с проектом единомыслия в России, с Крымской кампанией на фоне военных афоризмов, с литературными кругами на фоне афоризмов просто, со "все вы вольнодумцы, вас всех следует вписать", с юнкером Шмидтом из пистолета и прочими незабудками на запятках.
Что натолкнуло:- Нет, ты, Алеша, представь, вызываю я этого артиста, то есть моего чиновника для особых поручений, и приказываю срочно составить бумагу для отсылки в Петербург. При этом прошу: «Только постарайтесь, господин Жемчужников, как-нибудь поцветистее!» Через какое-то время кладет мне на стол реляцию: «Ваше превосходительство, как и просили...» Гляжу, а перед глазами разноцветные круги, да что там – целая радуга! Оказывается, в каждом слове одна буковка выведена черными чернилами, другая – синими, третья – красными, четвертая – зелеными – так до конца! «Сашка! – не стерпел я. – Да за такое я тебя куда Макар телят не гонял зашлю!» Да вспомнил: куда ж дальше Оренбурга? – и махнул рукой...
братья Жемчужниковы куролесят - братья Уизли отдыхают
Однажды Алексей Толстой, выходя из дверей театра, был поражен необычным зрелищем. На его глазах в четырехместную карету один за другим влезли по крайней мере... пятнадцать генералов! Подойдя ближе к экипажу вместе с другой ошарашенной публикой, он вдруг узнал в «генералах» Алешку Жемчужникова с его братьями Александром и Владимиром. Оказывается, они входили в одну дверцу, захлопывали ее за собою и, выйдя с противоположной стороны, снова залезали в карету.
Розыгрышами братья увлеклись с тех пор, как после смерти матери Ольги Алексеевны мальчиками оказались в Первом кадетском корпусе. Но, миновав отроческий возраст, они не забыли своих проделок. Ходили слухи, что молодые Жемчужниковы зимою, садясь в сани, брали с собой длинный шест и, проезжая по какому-либо проспекту столицы, высовывали его так далеко, что шедшие по тротуару люди вынуждены были этот шест перепрыгивать.
Еще говорили, что кто-то из братьев сыграл остроумную, хотя и злую шутку с одним из всесильных царских министров прямо в центре города, на Невском проспекте. По сей улице этот вельможа гулял каждый день в строго определенный час, шествуя важно, ни на кого не глядя, подняв голову куда-то поверх встречных. Шутник притворился, будто что-то обронил на тротуаре, и присел на корточки в тот самый момент, когда к нему приблизился министр, совершающий свой моцион. Не чувствуя подвоха, вельможа с ходу налетел на пригнувшегося шутника и перекувырнулся через него.
Любили они и ночные розыгрыши. Прочитали однажды в «Северной пчеле» объявление о том, что некто, собираясь ехать в Париж, приглашает к себе в компанионы, в целях обоюдной экономии средств, попутчика, желательно владеющего иностранными языками. В четвертом часу утра, когда сон особенно сладок, податель объявления был поднят с постели. «В чем дело?» - вышел он навстречу незваным гостям, кутаясь в халат. Перед ним стояли незнакомцы – один в мундире с золотым шитьем и двое в щегольских фраках. «Жемчужников! Жемчужников! Жемчужников!» - представился каждый из них по очереди. «Чему обязан, господа?» - пролепетал ничего не понимающий хозяин. «Простите, но, кажется, вы подавали объявление в «Северной пчеле» о совместной поездке? Так вот мы приехали известить вас, что ехать с вами в Париж мы, к сожалению, не сможем...» С тем и откланялись. Однако этим все не кончилось. Следующей ночью поднятый спросонок господин вновь увидел перед собой вчерашних визитеров, явившихся с извинениями за столь позднее вчерашнее вторжение...
Алеша Толстой был без малого на четыре года старше Алексея, другие же братья – значительно моложе. Но, сам склонный к веселым мистификациям и остроумным забавам, он вскоре присоединился к их компании.
Очередная забава, кажется, произошла в театре, где в заглавной роли выступал знаменитый немецкий артист, специально прибывший на гастроли в Петербург. Естественно, свою партию он вел на родном языке. Друзья договорились, что публично прервут его монолог в самый патетический момент. Они уселись в партере, почти перед самой сценой, и когда трагик произнес: «Быть или не быть?» - Алексей Жемчужников громко, на весь зал, попросил автора по-немецки: «Погодите!» - и стал рыться в огромном словаре, якобы пытаясь перевести на русский предыдущие слова актера. Так же, вслух повторяя немецкие слова, шелестели страницами толстенных словарей остальные братья и Алексей Толстой.
На спектакле присутствовал петербургский генерал-губернатор Суворов. Он, возмутившись, подошел к нарушителям спокойствия и, спросив их фамилии, приказал адъютанту: «Запиши: Толстой и Жемчужниковы». Александр Жемчужников, также обратившись к Толстому, бросил через плечо: «Запиши: Суворов».
(хотя вроде бы этот анекдот был про Грибоедова и Алябьева)
а вот уже и прямо готовая сцена из того фильма
- Простите, уважаемая маска, не были ли мы ранее представлены друг другу? Сдается мне, что мы с вами коротко знакомы, и мне было бы крайне неловко не поздороваться с вами. Видите ли, я отменно воспитан, и всякая невежливость заставляет меня глубоко переживать...
Старый шаркун, высокомерно вскинув голову и выпятив тощую, как у цыпленка, грудь, отшатнулся от Жемчужникова:
- Молодой человек! Вы оскорбляете особу, полезная деятельность которой на государственной ниве столь известна, что обращение ко мне таким бесцеремонным образом есть с вашей стороны дерзость! И я, милостивый государь, если вы не прекратите свои мальчишеские выходки, вынужден буду...
- Еще раз покорнейше прошу меня простить, но у меня к вам дело как раз наиважнейшего государственного смысла, - не замечая гнева распалившегося вельможи, как ни в чем не бывало продолжил Алексей. – Суть в том, милостивый государь, что, проезжая тому час назад мимо Исаакия, я вдруг услышал, как какой-то чудовищно огромный всадник с тяжелым грохотом выкатился на площадь и...
На лице собеседника толстые, набухшие жилы стали синими, его дряблая челюсть отвисла, и рот произвел несколько шамкающих усилий, не в состоянии выдавить из себя ни одного членораздельного человеческого звука. Алексей же, приблизив к ошеломленному господину свое лицо, громким шепотом, который оказался слышным всем, кто был в тот момент вблизи, продолжил:
- Так вот я, опасаясь за прочность, а значит, дальнейшую судьбу столь величественного в Петербурге собора. могущего понести урон от тяжелого шага огромного коня, счел необходимым первому вам, уважаемый милостивый государь, конфиденциально сообщить сию государственной важности новость.
Тут, кстати, оказался рядом Толстой и, крепко стиснув руку брата повыше локтя и отвесив учтивый поклон вельможе, все еще пребывающему в состоянии близком к столбняку, отвел Алексея в сторону:
- Заткни фонтан своего красноречия!
Жемчужников, едва сдерживая хохот, схватился за голову и проговорил:
- Алешка! А ведь жив, жив наш сюжет с Исаакием! Смотри, как долго этим сообщением можно дурачить важных индюков!
Толстому вспомнилось, как однажды ночью они вчетвером объехали петербургских архитекторов и приказали всем им поутру явиться в Зимний дворец – по случаю того, что сквозь землю провалился Исаакиевский собор.
Жемчужников, продолжая смеяться, так резко обернулся, что задел проходившую у него за спиной даму в черной узкой маске с веером в руке.
- Ах, экскьюз ми! – произнес он по-английски, обращаясь к даме.
- Донт меншенд, - ответила она тоже на английском языке на его извинения – «не стоит беспокоиться!» - и продолжила: - Вы не будете на меня в особой претензии, если я признаюсь, что минуту назад, проходя мимо вас, я невольно оказалась свидетельницей вашего конфиденциального разговора и таким образом узнала страшную тайну, что «тяжело-медное скаканье по потрясенной мостовой» может привести к провалу в тартарары Исаакиевского собора, который, кстати, однажды уже по вашей воле проваливался, не так ли?
- Значит, вы наслышаны о той истории? – опешил Жемчужников.
- Знаю и о той истории и знаю, кто вы и ваш приятель граф.
- О, да кто же вы сами, прелестная маска?
Дама была среднего роста, ее изящная фигура с тонким станом и пышные волосы, красивый и сочный грудной голос делали ее и впрямь прекрасной. Особенно же поразила ее манера вести беседу – интригующая, слегка лукавая и в то же время изобличающая острый и глубокий ум.
Толстой, чувствуя, что не может отвести от нее зачарованного взора, густо покраснел, что не ускользнуло от внимания маски.
- Вы, граф, должно быть, смутились оттого, что я сказала, что я вас знаю? – умело вывела она его из неловкого состояния. – Надеюсь, ваша превосходная память, если вы ее спросите на досуге, подскажет вам нашу мимолетную встречу, хотя она была столь мгновенной, как набег морской волны на полоску песка.
- Ба! – ударил себя ладонью по лбу Толстой. – В петербургском яхт-клубе, в разгар сезона... Не правда ли? Но тогда, мне помнится, вы были не одни, а в сопровождении конногвардейского полковника, с который вы так быстро уехали, что я не успел вас разглядеть, если не говорить о вашей восхитительной фигуре, которая сейчас перед нами.
Теперь чуть зарделась незнакомка:
- Сегодня позволительно говорить друг другу все: и комплименты, и дерзости. не правда ли, господин Жемчужников?
- Простите, но от кого вы слышали историю с Исаакием? – спросил он.
- Хотя никому не дано объять необъятное, но, живя в Петербурге, можно знать многое, - последовал молниеносный ответ.
- О Алексис, запиши о необъятном, - повернулся Толстой к брату.
- Слушаюсь, ваше сиятельство! – сделал Жемчужников полупоклон. – Но чтобы запечатлеть сие заслуживающее бессмертия изречение, мне непременно надобно сыскать бумагу и перо с чернилами. Посему я вынужден просить позволения вас на время покинуть.
Незнакомка и Толстой расхохотались и, взглянув друг на друга, почувствовали, что, по крайней мере в этот вечер, они не смогут расстаться.
Естественно, он и до этого влюблялся. Однако на сей раз все было непохоже.
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты...Юрий Когинов. Отшельник Красного Рога. Нет, не (только) о Пруткове, главным образом об Алексее Перовском (первая часть) и Алексее Толстом (вторая), плюс их разветвленные семейства, плюс литературно-политическая жизнь, часто с неожиданного ракурса близости к кругам власти: в частности, как противоборство придворных партий сыграло свою роль в процессе петрашевцев...